Настя подмигнула ему, и на секунду существо от изумления перестало лязгать клешнями.
В следующую секунду из отверстия в потолке вывалился еще один грязный вонючий шар, расправившийся потом в угрюмого бородача с металлическими когтями на руках. Потом потолок треснул в другом месте, метрах в двадцати от Насти, потом где-то еще дальше, и еще, и еще… Грязные волосатые карлики сыпались сверху, как будто с какого-то странного конвейера. Оказавшись на полу и слегка отряхнувшись, они немедленно разворачивались в сторону Насти и ее спутников и принимались угрожающе лязгать своими когтями. Сбившись в плотную шеренгу, перекрывшую весь коридор, они медленно двинулись вперед, неостановимые, как заполняющий форму раскаленный металл.
Настя инстинктивно отодвинулась назад, но тут с противоположной стороны коридора раздался скрежет по металлу, но как по сердцу, потому что вслед за этим дверь вздрогнула и внезапно распахнулась, выстрелив облаком каменной пыли. Из этой пыли вышел сумрачный брат Максим и сказал:
– Меня просили вам передать: дело ваше дрянь.
– Мы в курсе, – ответил ему Иннокентий.
– Сдавайтесь, – бесстрастно сказал брат Максим, и за его спиной в сером сумраке шевелились какие-то неясные тени. Карлики как по команде снова залязгали когтями. – Сдавайтесь, – повторил брат Максим.
Никто ему не отвечал, и Настя вопросительно посмотрела на Иннокентия. Тот улыбнулся краем рта и прошептал:
– Денис Андерсон… Надо же.
Настя хотела ему сказать, что, наверное, сейчас им не стоит обсуждать ее личную жизнь, а стоит подумать, как выпутаться из этого…
У нее заложило уши. Эхо выстрела еще несколько секунд давило на барабанные перепонки, а потом Настя услышала тонкий, как от колокольчика звон упавшей на пол гильзы.
Брат Максим дернулся, как от удара электротоком, и опустился на одно колено, словно собирался принимать рыцарскую присягу. Его лицо вдруг стало лицом обиженного ребенка, которого неожиданно и несправедливо наказали.
Филипп Петрович качнул стволом пистолета и негромко произнес:
– Уйди в сторону, тварь.
– Мое колено, – изумленно проговорил брат Максим.
– В сторону, – повторил Филипп Петрович. – Я сдаваться не буду, я буду разговаривать. Но не с тобой, а с тем, кто стоит у тебя за спиной.
Настя с опаской посмотрела на земляных карликов – те запросто могли кинуться Филиппу Петровичу на спину, но они этого не делали. Вся эта лязгающая толпа просто стояла и смотрела. Ну, и еще издавала низкое нутряное рычание, к которому Настя уже вроде и привыкла.
Настя вспомнила ресторан и презрительно брошенное Филиппом Петровичем: «Ну и что ты сделаешь мне, человеку?» Карлики, прогрызшие путь в подземный коридор откуда-то сверху, людьми, по всей видимости, не были. А значит, Филипп Петрович мог стоять к ним спиной и спокойно отстреливать себе вампиров. Карлики просто перекрывали дорогу, чтобы Филипп Петрович и остальные не сбежали. Чтобы кто-то мог догнать Филиппа Петровича. А вот этот кто-то вполне мог оказаться человеком.
И судя по тому, как небрежно он отпихнул раненого брата Максима, человеком он и был.
– Разговаривать? – спросил он. – Черта с два. Не буду я разговаривать.
Давид Гарджели был все так же бледен и тонок, но в этом подземелье, стоя на фоне занавеса из серой пыли и развороченной металлической двери, он если и походил на ангела, то на падшего.
– Есть другие предложения? – спросил Филипп Петрович.
– Да. Сломать тебе шею и забрать то, что принадлежит мне по праву.
– Здесь нет ничего твоего.
– Здесь все мое. Все, что я захочу объявить моим, моим и будет. Эта женщина виновна в гибели моего брата. Этот выродок – давний враг нашей семьи. И я требую…
– Эта женщина арестована, – перебил его Филипп Петрович. – По делу высшей категории. И смерть твоего брата – при всем моем уважении – мало кого интересует в Большом Совете. Поэтому женщина останется со мной.
Давид молчал, но его сумрачное лицо не давало надежды на то, что это молчание – знак смирения и уступки. Скорее это было молчание, которое давало противнику еще пять секунд на осознание безнадежности своего положения.
– Я ведь могу просто свернуть тебе шею, – сказал Давид. – Ты разве не видел, кто со мной? Ты не видел, кто стоит на пороге? Они не оставят от тебя даже тени. Им достаточно лишь одного моего слова, а я легко произношу такие слова. После того как убили моего брата, эти слова из меня так и лезут.
– Очень может быть. Но тогда тебе придется потом убить их всех, а также убить эту толпу гномов, – Филипп Петрович небрежно мотнул головой в сторону пахнущих землей и кофе карликов. – А еще его, – Филипп Петрович ткнул стволом пистолета в бледного брата Макса. – И всех его соседей.
– С какой стати?
– Объясняю, – сказал Филипп Петрович. – Рано или поздно кто-то из них проболтается, что ты убил комиссара Большого Совета. Они обязательно проболтаются или из-за денег, или чтобы насолить роду человеческому. И вот тогда у семьи Гарджели действительно начнутся неприятности.
– Я этого не боюсь.
– Да, я слышал, что дураки отличаются бесстрашием.
Давид что-то зло выкрикнул по-грузински. Филипп Петрович зевнул. Потом повисла гудящая тишина, от которой Настю замутило. Ей захотелось потерять сознание и очнуться уже тогда, когда все будет кончено. И Настя вспомнила старую-старую сказку о прекрасном принце и его младшем брате. Дворец стоял посреди заснеженного сада, в большой комнате негромко переговаривались гости, и среди прочих там был тонкий юноша античной красоты.
– Это мой младший брат, Давид, – сказал тогда Михаил. – Он специально приехал в город, чтобы посмотреть на тебя.
– Нет, – поправила его Настя. – Он приехал посмотреть на девушку старшего брата.
– Он опять меня опередил, – грустно сказал Давид, поднося к губам ладонь Насти. Его касания были легки, как дыхание. – Если бы я встретил вас раньше Михаила! – Он покачал головой, и в грусти его лицо стало даже более прекрасным.
Теперь оно было исполнено не грусти, а решительной ненависти, и эти эмоции делали Давида Гарджели одновременно пугающим и восхитительным. Если бы это было лицо кинозлодея, то Настя бы прониклась к нему симпатией, настолько прочувствована и непосредственна была его злость, словно ее выжгли на этом лице, которое еще несколько месяцев назад принадлежало хрупкому юноше, а теперь было маской неутомимого преследователя.
Внезапно она почувствовала на себе его взгляд и содрогнулась – будто узник, решившийся на побег и перебравшийся через высокую стену тюрьмы, внезапно осознает, что сил идти дальше у него нет, и в этот самый момент его накрывает мощный луч прожектора с вышки, луч, который пронизывает беглеца насквозь и окончательно лишает сил бежать, идти, двигаться и дышать вообще.
– А он? – вдруг спросил Давид.
– Забирай, – ответил Филипп Петрович.
– Что? – удивился Иннокентий.
– До свидания, – сказал Филипп Петрович и дернул Настю за собой. Иннокентий шагнул было следом, но Филипп Петрович едва ли не в зубы ткнул ему стволом пистолета. И тут к Иннокентию хлынул поток лязгающих когтями волосатых землекопов; попутно они обегали Настю и Филиппа Петровича, словно те были неодушевленными предметами, и Настя заткнула нос – настолько сильным был этот смешанный запах сырой земли и кофе. Когда гномы облепили со всех сторон Иннокентия, это выглядело даже немного забавно, потому что ни один из них не доставал Иннокентию до груди. Они просто издавали низкий угрожающий рев, отчего Иннокентий брезгливо морщился, но поделать ничего не мог, поскольку позади него была стена, а со всех остальных сторон сопящая и лязгающая когтями толпа.
– Пошли, пошли, – торопил Настю Филипп Петрович, а она все оглядывалась, стараясь рассмотреть, что же будет с Иннокентием. Но вскоре коридор стал поворачивать влево, да и удалились они уже на приличное расстояние, так что Насте не было смысла оглядываться.
И тут в спину ей ударила воздушная волна, толкнула прямо на Филиппа Петровича, тот споткнулся, но устоял и удержал Настю, схватив ее за шиворот, как котенка. Настя восстановила равновесие и вопросительно посмотрела на Филиппа Петровича, но тот явно был не склонен к разговорам. Так они стояли и смотрели друг на друга, она – зная, что по-прежнему ничего не знает про себя и про вокруг; он – по-прежнему считая, что так ей лучше и оставаться – в неведении.